А кто-нибудь читал, а? Было бы интересно опробовать эти самые метаморфозы)
Вкратце суть* * *
В Главном зале западной четверти происходил педсовет.
— Первый вопрос на повестке дня. Коллеги, как вы относитесь к чрезмерному увлечению наших учеников метаморфозами? — спросил Мерлин.
Профессор Финтан вытаращил на него глаза.
— Ах, да, — спохватился Мерлин. — Под метаморфозами я разумею не раздел вашего курса, коллега Финтан, а популярную школьную игру, метаморфозы барда Талиесина.
— Вот я и думаю, — ворчливо отозвался Финтан. — Метаморфоз как раздела моей дисциплины они не знают совершенно, на прошлой неделе за текущую контрольную нахватали все по тридцать три балла, бездельники.
— Я повторяю: ваше мнение по поводу повального увлечения метаморфозами Талиесина, доходящего до того, что явившись иной раз с перемены в класс с этой игрой на устах, они посвящают ей три-четыре минуты от урока?
— Я полагаю, — осторожно высказался профессор Морган, — что эта игра помогает учащимся активизировать… э-э… словарный запас.
Профессор Курои немо разразился целым градом молний.
— Коллега Мак Кархи, — сказал Мерлин. — Возможно, вы как самый молодой среди нас могли бы каким-то образом приблизить нам предмет нашего обсуждения.
— Охотно, — сказал Мак Кархи и молчал полторы минуты. — Видите ли, — сказал он потом, — игра эта имеет разные формы и более или менее усложненные правила. Главная задача игры на формальном уровне — не испортить общего целого. Если иметь в виду то, как играют в нее первокурсники, то это, конечно, полная чепуха. Единственное, что они делают, — они создают некий общий текст, во время произнесения которого коллективно и последовательно представляют себе каждое из воплощений. Все остальное — это, конечно, безобразие. Они часто даже не ставят ограничения на приметы времени. Но вот вчера я случайно застал и прослушал партию игры между девятиклассниками, и, скажу я вам…
— Позвольте, коллега, — перебил его Финтан. — Что значит не ставят ограничения на приметы времени?
— Ну, то есть они могут сказать: «Я был в сраженье мечом и был глотком кока-колы».
— Какой ужас! — воскликнул профессор Морган.
— Я несколько утрирую, — успокоил его Мак Кархи. — При игре с чуть более серьезными правилами игроки сразу же договариваются об ограничении на приметы времени и о порядке повтора приемов.
— То есть? — заинтересованно наклонился вперед Мак Кехт.
— К примеру, мы условились, что если по ходу игры используется прием зеркального отображения, следующий игрок обязан его повторить. Если игравший перед вами закончил строкой: «Я был крапивой в росе и росой на крапивных листьях», то вы можете сказать, например… э-э… «Я был настойкой из трав и белого горного меда, был сворою, гнавшей лань, и ланью, от своры бегущей». То же может касаться и числа лет.
— Допустим, я говорю: «Семь лет я пробыл козой на склонах Карриг-Невенхир», — с интересом проговорил Мак Кехт.
— Тогда тот, чей ход через одного, обязан упомянуть число лет хотя бы для одного из своих воплощений: «На книжной полке стоял я в виде библейских текстов, сто лет я был в гобелен вплетен пурпурною нитью», — отозвался Мак Кархи. — Можно еще договориться о смене стихий, но это одна из высших ступеней игры. Выше нее считается только сопряжение далеких предметов.
— Как это — смена стихий? — раздалось сразу несколько заинтересованных голосов.
— Играющие заранее оговаривают последовательность смены стихий, предположим, огонь — вода — воздух — земля, и далее на протяжении всей игры каждый обязан вводить в свой текст по одной стихии в любой формулировке: я факелом был в ночи — плюс ряд других воплощений, стекал водой ключевой — и дальше все, что угодно, семь лет был неважно чем и был дуновеньем бриза, я галькой катился вниз по осыпям горных склонов. Вы следите за моей мыслью?
— Позвольте, позвольте, — сказал, подавшись вперед, профессор Финтан. — Я был волшебным копьем, сошедшим на землю с неба, я был муравьем лесным и мирным костром в долине…
— Был лужей талой воды и был корабликом в луже, — с готовностью подхватил Мак Кархи, — был ястребом в небесах и тенью его скользящей.
— Я был терновым венцом и был венком из ромашек, был вихрем, поднявшим пыль, и странником, в пыль ступавшим, — робко оглядывая присутствующих, рискнул Морган-ап-Керриг.
— Я был короной царей и нищенской кружкой медной, — бросил Змейк.
— Кустом бузины во рву и серым могильным камнем, — с явным удовольствием заключил Курои.
— Я был мореходом, читавшим по звездам майского неба, был пламенем фонаря и бабочкой, в нем сгоравшей, — вступил в игру Мак Кехт.
— Э-э-э… Я был вьюнком на стене, цеплявшимся за уступы, волной белопенной был и бился о скалы фьорда, — проговорил доктор Вёльсунг, задумчиво скребя подбородок.
— Был пеньем старой шарманки в тиши городских переулков, я сетью рыбацкой был и был колодезным эхом, — сказал доктор Итарнан, изящный пиктолог с грустными глазами. Все переглянулись как громом пораженные: дело в том, что доктор Итарнан, как всякий фонетист, никогда не пользовался голосом, кроме как на уроке. Это был профессиональный навык: он берег горло. Во всяком случае, никто прежде не слышал его голоса за пределами класса.
— В глубинах гор девять лет пещерным был сталактитом и цветом миндальным цвел весною на Эсгайр-Эрфел, — мелодично закончила Рианнон.
— Ну, мы нарушили сейчас несколько элементарных правил, — мягко заметил Мак Кархи. — Так вот: девятиклассники их не нарушают.
Все молча переглянулись.
— Если я правильно понял вас, коллеги, — заговорил Мерлин, — мы не запрещаем нашим ученикам игру в метаморфозы.
(с) Анна Коростелева